И.А. Припачкин, 1997
Проблема монастырского, и в частности келейного, интерьера в России не имела никогда самостоятельного значения. В отличие от зарубежных авторов, не обошедших и этой темы 1, в отечественной литературе внимание уделялось главным образом светскому интерьеру. Обстановка жизни лиц духовного звания, за исключением отдельных иерархов 2, не попадала в поле зрения исследователей.
Между тем, подобная тема обладает своей ценностью. Она позволяет расширить представления о предметном мире наших предков и, что более важно, дает своеобразный ключ к пониманию их духовного облика, его метаморфозы в истории. Бытовая сторона является как бы неким зеркалом внутренних настроений человека. В том случае, когда этот человек фигура типическая для своей среды, а именно так обычно происходит с представителями духовного сословия, мы получаем определенный срез культуры, информативная польза которого для историка очевидна.
Поводом для обращения к указанной проблеме стала найденная автором в архиве Курской области «Опись вещей Хотмыжского Знаменского монастыря», составленная в 1760 году его настоятелем Владимиром 3. Монастырь находился неподалеку от города Хотмыжска, Курской губернии, расположенного на границе с Украиной 4.
Общедоступными источниками, позволяющими судить о внутреннем обустройстве келиий, служат жития святыхили, перешедшие в литературу, рассказы очевидцев, где такие сведения нередко скудны и приведены разрозненно.
Значтельно больший интерес представляют монастырские описи, где келейный обиход бывает передан полноценно. «Опись» Хотмыжского монастыря относится как раз к такого рода источникам. В ней келейная обстановка воспроизведена достаточно подробно.
Если попытаться условно установить тип келии хотмыжского игумена, как он вырисовывается после знакомства с «Описью», то, по-видимому, он может быть определен как переходный от жилища аскета-инока времен московского царства к жилищу просвещенного монаха синодального периода.
Келия св. Сергия Радонежского (ХIV в.), как можно заключить из «Жития» преподобного, представляла собой грубый бревенчатый сруб, освещаемый лучиной. Кроме жесткой «одрины» (постели) в ней имелись только две иконы: Богородицы Одигитрии (Путеводительницы) и св. Николая Чудотворца.
Совершенно иначе выглядела келия епископа Феофана, Вышенского затворника (XIX в.) Он занимал две комнаты в небольшом домике. Жизнь его протекала среди множества книг, между которыми были сочинения по истории, медицине, географии, астрономии. Феофан располагал телескопом, микроскопом, фотоаппаратом. Занимался живописью. «На стенах висели картины, которые затворник писал сам, например, Казанская икона Божией Матери, иконы святого Тихона Задонского и преподобного Серафима Саровского, картины из жизни Христа: Распятие, Воскресение, Крещение и др.» 5.
Покои хотмыжского настоятеля Владимира были обставлены в духе своего века, как известно, не благоволившего Церкви и искусственно обновлявшего ее государственными регламентациями. Первое, что отмечается в этой связи, это «портрет Его императорского высочества», очевидно, Петра III, который в контексте преобразований эпохи, призван был выражать не что иное, как абсолютный, то есть также и духовный характер светской власти. Известно, к примеру, что Екатерина II, подражая Петру I, называла себя «главою церкви» 6.
Далее обращает на себя внимание иконное убранство. В качестве него в «Описи» названо 16 картин на священные темы, написанных на холсте, вероятно, в живописной манере, некоторые из которых взяты в рамы, а также 2 образа на стекле.
Сюжетный круг первых представлен образами Христа, Его страстей (Распятие), Богородицы, апостолов (Петра и Павла), святителей (Афонасия). Пророк Иоанн Креститель трижды показан в иконописном изводе «Усекновение главы Иоанна Предтечи». То, что в келиях игумена было сразу три картины «Усекновения», вероятно, следует понимать как случайность. Однако троекратное повторение этого сюжета удивительным образом соответствует времени, когда светские правители, подобно тому, как Ирод с Иоанном Крестителем, поступали в отношении Православной Церкви, лишая ее возможности проповедовать, уничижая и в определенном смысле обезглавливая, если иметь в виду упразднение патриаршества 7. Примечательно, что «Опись» Хотмыжского монастыря производилась в момент его упразднения.
Две упомянутые иконы на стекле изображали Спасителя и «Коронование Пресвятой Богородицы». Как сюжет, так и иконография последней — католического происхождения, в чем опять-таки нетрудно отметить влияние «просвещенного» века. Относительно происхождения самих икон, надо думать, — они были привезены из Румынии, где, как и вообще в Центральной Европе, живопись на стекле была довольно распространена. В России, равно как и на Украине, изготовление подобных икон в то время не практиковалось.
Румынская версия появления икон в Хотмыжском монастыре, на наш взгляд, подтверждается той ролью, какую сыграла Румыния (Молдавия) для русских искателей монашеского жития. В ХVIII веке ей выпало стать одним из средоточий православной духовности, куда во множестве, после петровского запрета постригаться в монахи, стекались из России те, кто помышлял о Небесном царстве. Убедительным доводом служит здесь пример Путивльского Молченского монастыря, находившегося в том же культурном ареале, что и Хотмыжский монастырь. В начале XIX века в нем подвизалось 16 человек и все они были выходцами из румынских монастырей. «Замечательно, — пишет по этому поводу А. Танков, — что 9 из этих монашествующих были уроженцами русских губерний, например, Воронежской, Курской, Малороссийской, Кавказской, а между тем все приняли пострижение в Румынии: в монастырях: Молдовлахийском, Св. Вознесения, Волошском, Тасманском, Поляноворонском и Мирополянском, некоторые из принявших монашеский сан в Румынии были тамошними митрополитами посвящены в иеродиаконы и иеромонахи, а потом находились в русских монастырях» 8. Знаменательно также, что настоятель Хотмыжского монастыря, по справкам 1815 года, иеромонах Ираклий, был румын по происхождению 9.
Таким образом связь игумена Владимира с Румынией, и атрибуция хотмыжских икон на стекле как румынских кажется весьма правдоподобной.
Стоит ли считать живописные иконы на холсте, окружавшие хотмыжского игумена, свидетельством его эстетических привязанностей, утвердительно сказать трудно. С одной стороны, регион, где находился монастырь, как граничащий с Украиной, несомненно тяготел к малороссийскому, юго-западному культурному типу, который, как известно, ориентировался на живописный церковный стиль. С другой стороны, православные иконы канонического письма, в ХVIII веке находились чуть ли не под запретом. Они никак не вязались с официальными представлениями о красоте. Это в полной мере отражено в лексиконе того времени, который называет их не иначе как «неправильными», писанными «неискусством», «не в совершенном благоудобствии», «худого и нелепого письма» 10. К тому же, по злой иронии, древнерусская манера расценивалась как своего рода символ раскольничества. Понятно, что условия, создававшиеся подобными оценками, никак не способствовали ни развитию традиционной иконописи, ни даже поновлению старых икон. Из соображений благонадежности и лояльности предпочтение отдавалось религиозной живописи.
Таким образом, иконным убранство келий может быть названо только условно. Примечательно, что автор «Описи» не пользуется словом «икона». Слово «образ» встречается в документе три раза, но только в двух случаях в значении иконы. Напротив, слово «картина» повторено 11 раз, при этом часто с уточнениями типа: на холсте, в рамах, в рамах резных и позолоченных. Живописная обстановка комнат, очевидно, не имела моленного характера, однако не была и элементом меблировки. Во-первых, она выполняла знаковую функцию, наделяя интерьер типологическими признаками, обнаруживающими принадлежность его владельца к духовному сословию. А во-вторых, возможно, служила объектом для религиозных размышлений, так как представляла отдельные эпизоды священной истории.
Религиозная живопись, которая единственно наполняла хотмыжские келии, кажется, лишала их специфического духа намоленности и святости, присущего старомосковским монастырям. Келейная атмосфера тут была как бы духовно разряженней, нейтральней, отчасти на западный лад, подобно храмам XVIII — 1-й половины XIX века. В определенном смысле есть повод говорить о некотором конформизме по отношению к миру, так как живопись, пусть и религиозная, все же несет в себе известную долю мирского; собственно во всем, кроме сюжета.
Существует немалый соблазн, на основании анализа художественного убранства келий, сделать заключения о духовном настроении их насельника. Однако единственное, что можно сказать уверенно, это то, что он был носителем нового типа духовности, в котором роль иконы сделалась иной, чем прежде. П. Флоренский заметил, что в ХIV веке «икона была для человека духовною формой его самого, свидетельством его внутренней жизни» 11. В ХVIII веке столь тесной связи между иконой и человеком уже не было. Икона деформировалась в религиозную картину, которая оказалась вынесенной из духовной сферы в чувственную. Искусство и внутреннее делание перешли в различные планы. Поэтому за картинами, бывшими в келиях игумена Владимира, его внутреннего образа не открывается. Хотя некоторые грани его душевного склада могут быть угаданы.
Помимо картин и икон в «Описи» также перечислены предметы «низшего» порядка, удовлетворяющие обычным человеческим потребностям в отдыхе и беседе. Названы чайник, подносы, не забыты столы, лавки, шкафы и прочее, словом все то, что привносит в скромный дом монаха тепло и уют обжитого места.
Помещаемый ниже фрагмент «Описи», надеемся, восполнит недостатки комментария своеобразным звучанием языка ушедшей эпохи. В качестве словарных пояснений заметим, что слово «килим» (келим) означает домотканый коврик, «греба» (гребенина) — ткань из льна низкого сорта.
«В оном монастыре настоятельская прихожея келия, в оной келии две картины на полотне Спасителя и Богоматере образы. Портрет Его императорского высочества, стол липовый, на оном килим простой, гребы зеленыя, лавки обиты простыми килимами, стул… четыре обиты черною кожею. С оной келии через сени маленькая келия с чуланом, в оной греба зеленая, в ней картина на полотне Распятие Господне, образ маленький на скле в раме Коронование пресвятые Богородицы, образ небольшой на скле Спасителя, стол небольшой малеваной красною глиной, лавки обиты простыми килимами, на стене маленькой шкаф, на дверях и на окнах размалевано разными красками. Подсвечник желтой меди средней, чайник красной меди, что воду на чай греет, поднос оловянной на четырех ножках, поднос круглой на трех ножках оловянной. Против вышеописанных настоятельских келий чрез сени келия с тремя чуланами в ней, греба зеленая ветхая, во оной стол липовый, три картины небольшие на полотне, первая Троица, вторая Усекновение главы Иоанна Предтечи, третия Спасителя, Богоматере, Петра и Павла. Да во оных же настоятельских келиях разных картин десять, на полотне. А именно, две картины небольшие Спасителя и Богоматере в рамах резных и позолоченных, большая картина образ Спасителя с праздники богородичными, картина на полотне Тайная вечеря, картина святителя Христова Афонасея, образ Спасителя и Богоматере в рамах, Усекновение Честные главы Иоанна Предтечи, картина пресвятые Богородицы с пророчествами, картина Снятие со креста Спасителя, картина Усекновение главы Иоанна Предтечи.»
Примечания:
1. Liebenwein W. Studiolo. Die Entstehung einer Raumtype und seine Entwicklung bis um 1600. Berlin, 1977.
2. Писарев Н. Домашний быт русских патриархов. Казань,1904.
3. ГАКО Ф. 20. Оп. 1. Д. 15.
4. Первоначально Хотмыжск был уездным городом Курской губернии. После 1-й трети XIX в. переведен в заштатные и числился в Грайворонском уезде, ныне Белгородская область. Хотмыжский монастырь упразднили в 1760 г., однако как заштатный он существовал еще в начале XIX века. Затем последовало окончательное его закрытие.
5. Смолич И. Жизнь и учение старцев // Богословские труды. Вып. 31. М., 1992. С. 97 — 174. С. 148.
6. Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. М., 1996. С.81.
7. В качестве напоминания назовем: петровский Указ 1723 года, запрещавший пострижение в монашество (в монастыри по именному указу императора направлялись инвалиды и сумасшедшие), разгром русского монашества при Екатерине II (1764 г.)
8. Танков А. Материалы для истории Курской епархии // Курские епархиальные ведомости. 1892. С. 219 — 227. С. 221.
9. Указ. изд. С. 225.
10. Тарасов О.Ю. Икона и благочестие. Очерки иконного дела в императорской России. М., 1995. С. 222.
11. Флоренский П. Моленные иконы преп. Сергия // Он же. Избранные труды по искусству. М., 1996. С. 245 – 273. С. 250.